— Долбанулся, старый? Шнитман-то тут при чем?
— Да при том! Ты с ним — два сапога пара! Жаль, не всех жидяр я передушил! Их с малолетства надо на штык сажать или в огонь... И вас, фашистов, туда же! Моя бы воля — я б вас рядом к стенке прислонил! А ну, беги, коли жить хочешь!
Вольф протянул руку, словно желая взять разбушевавшегося Головко за пуговицу.
— Ты, сука, что думаешь, — медленно и зловеще произнес он, — я твой фуфловый базар слушать буду?
Полицай смотрел на него в упор побелевшими от ненависти глазами. Сейчас он не казался стариком. Он явно ощущал на плечах черную форму и тяжесть винтовки в руках. Много лет назад беззащитные люди, встречая этот взгляд, испытывали безысходный животный ужас. И сейчас он смаковал сладость безвозвратно ушедших времен.
— В распыл пущу, фашистское семя! В ногах валяться будешь, сапоги лизать!
— Глохни, старый козел, — без выражения сказал Вольф. И ткнул его пальцем под грудь — быстрым, коротким движением, рядом с пуговицей, за которую, казалось, только что хотел ухватиться.
Будто машина времени перенесла Головко в современность, где не было ни формы, ни винтовки, ни власти, ни силы. Лицо его посинело, он согнулся, как перочинный нож, и, судорожно хватая ртом воздух, повалился на дощатый пол. В отряде наступила тишина, только всхлипывал Шнитман и сипел задыхающийся Головко.
— Ты чего к старику привязался? Никого моложе не нашел?
Плотная толпа осужденных окружила их плотным кольцом, голос раздался откуда-то сзади, и Вольф не сразу отыскал враждебное лицо Азарова.
— Ну ты-то моложе. Давай, иди сюда!
Тот не двинулся с места, только погрозил пальцем:
— Свои порядки здесь не заводи, Расписной. Жиды и немцы у нас командовать не будут.
— Это точно, мы на русской земле, — поддержал кто-то Азарова с другой стороны. Вольф перевел взгляд. Коныхин смотрел на него в упор, на лице явно читалась угроза. Рядом с тем же выражением стоял Титов.
— Да идите вы все в жопу! Я метлой трепать не привык. Кто хочет помахаться — выходите!
Предыдущая страница
