Дневной зной спал, но спасительная вечерняя прохлада не наступила: сегодня ветер дул не со стороны гор, а из пустыни – словно из духовки, от духоты усталые тела покрывались липким клейким потом. В тусклом свете маломощной лампочки под грубо сколоченным зеленом грибком вокруг пустой черной бочки для окурков на низких скамейках сидели курильщики и просто любители вечернего трепа – босиком, голые по пояс – в одних брюках. Находиться на территории части в штатском или раздетыми запрещалось, а невиданные в обычных армейских подразделениях камуфлированные, со множеством карманов штаны, создавали видимость соблюдения уставных требований к форменной одежде.
Как всегда, в центре внимания находился сержант Шмелев – гитарист, мастер всевозможных подначек и розыгрышей, к тому же нашпигованный тысячами армейских историй, баек и анекдотов. Но молодые знают – иногда в нем что-то переключается, и он превращается в безжалостного садиста.
– ...И вот генерал подходит к тумбочке, а там стоит узкоглазый – то ли туркмен, то ли казах, – тычет его пальцем в грудь: «Ты кто такой?»
Гитару Шмелев положил рядом на скамейку, а в руках держал «мастырку»: «беломорину» с закрученным в хвостик кончиком – верный знак того, что табак перемешан с анашой, которую, не очень скрываясь, продавали из-под полы на рынке близлежащего поселка колоритные старики в халатах и тюбетейках. В открытую они торговали фруктами, лепешками и серо-зеленым остро пахнущим порошком – насваем, насыпанным в маленькие и обычные стаканы – как семечки в средней полосе России. Местное население жевало его так же обыденно, как жители Рязанщины или Тамбовщины щелкали подсолнухи.
– А тот отвечает: «Я чурка долбаный, товарищ генерал!» Курилка грохнула хохотом. Довольный Шмелев щелкнул зажигалкой и сделал затяжку – не как обычно, а через кулак: мундштук папиросы зажал мизинцем, а губами приложился к кольцу из большого и указательного пальцев. Загнутый книзу крупный нос явно мешал этой процедуре.
– Зачем он так? – спросил Вольф у Серегина. Они доедали овощной салат, купленный в складчину за сорок семь копеек в гарнизонном магазине. Несмотря на усиленную норму питания, есть хотелось всегда, а консервированные овощи и взятый в хлеборезке хлеб позволяли заглушить голод.
Предыдущая страница
